Голод и мор. Чтобы помнили!

Мне кажется, что она голодала всю свою жизнь. Моя славная, мудрая и добрая бабушка Хабиба. Хлебные крошки аккуратно смахивала на ладонь и отправляла в рот. Тарелку после еды чистила кусочком хлеба, потом облизывала дочиста, с грохотом ставила на стол и произносила неизменную фразу: «А я ничего и не ела, вот чистая тарелка». В шутку…

А за этой её завораживающей, с хитрецой, улыбкой скрывалась вековая боль страшного голода, ужаса и лишений. Голода и холода, вросшего в черепушку, вмерзшего в костный мозг. И ноющего беспрестанно, дико, страшно. Всё чаще напоминая ужасы начала 20-го, кровавого, столетия.

Продразверстка сделала своё дело.

В Аксаитово двое срезали у живой коровы вымя, чтобы съесть. Утром их, естественно, поймали. Закопали живьем в одну могилу. Решили, что только так можно будет остановить волну мародерства, и, не дай Бог, людоедства.

А во время Великой Отечественной войны в одной деревне (не буду писать названия) был и факт каннибализма. Селяне его тоже закопали живьем.

Когда дед Гали был мобилизован на фронт в декабре 1941 г. бабушка осталась на сносях и с четырьмя детьми на руках. Старшему, Кадим абыю, было 11 лет. Мама родилась в апреле 1942 г.

Сначала выменивали посуду, одежду, подушки и одеяла, самотканые паласы на еду. Дома осталась одна шкура коровы, на которой спали трое сыновей укрываясь одним самотканым паласом. Бабушка с дочерьми, моей мамой и Наиля апа, спали на деревянной кушетке. Ночью она просыпалась и считала ноги пацанов. Первый, второй, третий… четвертый. Между сыновьями опять затесался соседский мальчик Назим абый. Их дом был переделанный из сеней, холодный. К утру в доме до донышка замерзала кадка с водой. Вот он и искал теплое место среди соседских мальчишек.

Бабушка его вытаскивала за ноги и отправляла босиком домой. По снегу. Мальчик уходил плача. В следующий раз бабушка просыпалась и считала по ногам. Первый, второй, третий, четвертый…

Ни поесть, ни укрыться.

Овец крали постепенно. Утром за огородом, у леса, находили только выброшенные внутренности. Бабушка, набожная и никогда в жизни не попробовавшая харамной (запрещенной) пищи (уже при нас она даже лимонад не пила, потому что, там тоже есть спиртовая эссенция) отказывалась забирать эти выброшенные с её овечки потрошки. Хотя и уговаривала односельчанка словами: «Бери, дети же голодные». Бабушка, неизменно отвечала: «А вдруг барашка зарезали русские, без Бисмиллях, харам же, не хочу, чтобы дети ели харам».

Бедолага.

Так всех овечек и растащили. У женщины-инвалида с пятью детьми.

Нет, не немцы. Не фашисты. И, даже не враги народа и отряд продразверстки. Свои же, односельчане. Те, кто нашел способ притвориться и заныкаться от фронта. Те, кто знал, что за них заступиться некому!

По весне, когда кругом все зеленеет, поднимается трава. Оживает не только природа. Оживают люди. Начинают собирать и варить борщевик, щавель, крапиву, лебеду.

Борщевик где-то называют пиканом. У нас же это растение любя называют «Бэпчек». Это слово сродни со словами «дитя», «детеныш», «дитятко». Мама рассказывает, что его собирали охапками, клали в казан, а потом крышку придавливали упором к потолку. Так и варили. Потом, бабушка из этой травы лепила кругляшки-порции. Излишки складывали в погреб, на лёд. А когда подавали Бэпчек на стол, бабушка сверху наливала одну ложку козьего молока. Мама же после этого неизменно получала кулаком по тощим синим (в прямом смысле слова) скулам от братьев. «Если бы ты сдохла, одним ртом было бы меньше, нахлебница»!

— У меня была одна цель – съесть, пока не отняли. Поэтому не обращала никакого внимания на братьев и побои. Накрывала свою миску обеими руками и старалась быстрее все проглотить, — говорит она.

Начали воровать кругляшки пикана с погреба. Пришлось выкапывать углубление в подполе и там хранить скудные припасы…

Деду Гали Гараеву по итогам работы в колхозе «Очкын» полагалось зерно. Когда дед ушел на фронт, его семье не выдали причитающееся. Уверенно полагаю, что её кто-то присвоил. Бабушка об этом написала на фронт. В ответ дед отписал, что если ему удастся хоть на один день попасть домой, то он бы разобрался в этом вопросе. Моя бабушка не умела читать и писать, впрочем, как и многие, попросила женщину прочитать ей это письмо.

В 1943 г. после тяжелого ранения деду дали два дня на побывку. Ехали они на поезде из Сибири через станцию Куеда. Сжалились, видимо над кавалеристом. Моя мама, которая никогда не видела своего отца, пошла к нему на руки, позарившись пуговицами, погонами и саблей.

А в это время женщина из глубокой лесной деревни бежала в соседнее село в сельсовет с важным доносом о дезертире. Прискакавший пьяный председатель, матерясь и размахивая камчой, кричал на деда и стыдил его, мол идет война, а ты тут с семьей прохлаждаешься… Так и отконвоировал его на станцию, несмотря на законный отпуск по ранению.

Сожравшие детскую долю упыри не дали деду и одной ночи переночевать в собственном доме с семьей и детьми.

Районные тузы собирали продукты для отправки на фронт. Водитель райисполкома, наш земляк, потом рассказал, что сам лично топил под мостом через реку Арей 11 бочек мяса, когда нагрянула комиссия из Уфы… Не успели сожрать!

Чтобы прокормить семью старший сын – Кадим абый не ходил в школу. Одиннадцатилетний мальчик наравне с мужиками и бабами работал в колхозе. Уже после войны на побывку приехал Галихан абый, младший брат бабушки, инженер с высшим образованием. Уговорил бабушку отдать Кадим абыя в школу, чтобы получить образование. Из одной из самых нищих семей Кадим абый поступил в Казанский сельхозинститут. По ночам разгружал баржи и вагоны, но доучился. Стал первым агрономом района с высшим образованием.

Фанаис абый закончил Челябинский политех. Инженер-энергетик. За свою короткую жизнь построил 11 гидросоружений. Из его водохранилища, построенного в Нязепетровском, по Гараевской дороге (водовод), (старожилы так до сих пор и называют, и я по ней сам один раз проехал!) обеспечивается водой город Екатеринбург!

В радиусе 30 километров от деревни Артаул моя бабушка вычистила все леса. Собирала смолу, кипятила и процеживала. Продавала в Куеде. Пекла хлеб и продавала на базаре. От этого «бизнеса» на семью оставалась маленькая буханочка хлеба детям. Они её называли «бала эпи» (детёныш хлеба). Потом мыла полы у начальственных особ. За это её кормили, давали объедки без права выноса из дома. Должна была съесть при них. Когда отворачивались, бабушка успевала сунуть краюху за пазуху, чтобы хоть что-то могла положить в рот детишкам…

…Судьба меня познакомила с Шакир бабаем Муллахматовым из деревни Татарская Шишмара Кунгурского района Пермского края. Он был 1920 года рождения, в раннем детстве остался круглым сиротой, бродяжничал и попрошайничал. Впрочем, как и многие в то время.

Я не знаю и не понимаю логику его родни. Родственники его ловили, избивали и кидали в сугроб, в надежде, что сдохнет. А он, цепляясь тощими ручонками за лучик надежды, выкарабкивался на свет Божий. И жил дальше. Всю войну прошел разведчиком, добыл множество языков. Вернулся с фронта живым.

Шакир бабай за 15 км пешком ходил в соседнюю деревню Бырма в мечеть. Был указным муэдзином. Никогда не ленился. Держал очень много пчел. Быть у них в гостях это — побывать в сказке.

У него была одна особенность. После того, как его кормили, он всегда тихо, молча сидел за столом и не произносил молитву. Ему нужно было дать в руки кусок свежего хлеба. Обхватывал этот хлеб обеими руками, аккуратно и медленно съедал, крошки отправлял в рот, ни одну не выронив на пол. Потом тихо поднимал обе руки и молился. Полушепотом. «…Этгамэнэ уэ сакэнэ…». Потом с умилением младенца произносил «Рахмат» и вставал из-за стола. У меня от этого всегда глаза наливались слезами, отворачивался или уходил. Каждый раз, когда вспоминаю этого святого человека, в горле встает ком и текут слезы…

Никогда и никому он не говорил о причине. В глубине души я его понимаю. Думаю, что это был зарок на всю жизнь, данный в глубоком снежном сугробе, произносимый полушепотом разбитыми и окровавленными детскими губками на последнем вздохе проклятой судьбы…

…Страна жила и поднималась за счет деревни – бесправной, нищей, голодной и холодной.

Когда-то давно читал, что Сталин время от времени посещал Горького в его особняке. Беседовали у камина. Горький его спросил о судьбе деревни, о том, что страна несправедливо поступает по отношению к селу. Сталин ему ответил, что это вынужденная мера, что страна отплатит деревне сполна, как только поднимется с колен.

Отплатила. Кукишем с маслом! Страна теперь добивает село… Но, это уже другая история.

(Фото из просторов Интернета)